Ветеран войны Николай Музыря: Победа была уже близка

«Последний патрон — для себя!»

…Запомнил далекий день — 21 января сорок пятого года. Я был тогда за шаг от смерти.

Это случилось в немецком городке Рингвальд (тот населенный пункт потом отошел к Польше и получил новое название — Ополе). Именно сюда свернула батарея старшего лейтенанта Леонида Володарского: в баках машин заканчивался бензин, и надо было подождать, пока доставят горючее.

Городок, похожий на большое село, казался пустым: вот один дом, оставленный жителями, рядом — такой же другой, дальше — третий…

Остановиться на постой батарейцы решили в добротном двухэтажном доме, где, по всему, до недавнего времени жила семья какого-то багера. Вокруг тишина. Ничто не говорило о том, что неподалеку кучкуется группа прикрытия отступающего противника.

Наши, как водится, поставили во дворе возле пушек часовых, закрыли в доме двери черного хода, чтобы на всякий случай ликвидировать «сквозной коридор», позаботились о других предупредительных (а вдруг стычка с врагом?) мерах.

Уставшие люди охотно располагались на отдых. Счастьем было и просто присесть в относительном тепле и расслабиться. Перед глазами все еще мелькали январские, облепленные льдом, стволы и ветви деревьев. А мышцы спины все еще ощущали и напряженность прошедшего боя, и самого перехода, во время которого была команда: «Не жечь, не разговаривать громко, не поднимать никакого шума!» А здесь, в тепле, кто-то негромко напевал, кто-то дремал, кто-то сухари жевал, а курильщики свободно курили самокрутки…

Комбат приказал, чтобы автоматы, заряженные, были при себе, не по углам. Не исключено, что фашисты, с которыми сегодня имели стычку, внезапно могут и сюда нагрянуть…

Лишь минут двадцать выпало на отдых. Внезапно прозвучал долгий крик (убитого? раненного?) караульного, потом еще крики вперемешку со автоматными очередями.

— К орудиям! Бегом! — воскликнул Леонид Володарский.

Первыми в уличную темноту нырнули батарейцы, которые располагались на первом этаже дома. Но их фашисты скосили из автоматов. Прорвались гитлеровцы и к самому дому. Здесь их встретили огнем… Но вот у врага появилось подкрепление: еще одна группа фашистов, которая подошла со стороны леса, старалась «погасить» гранатами те огневые точки, которые были во дворе.

— Под прикрытие, ребята! — хрипло крикнул старлей.

Скомандовал так и упал, обливаясь кровью. Изрешеченного пулями командира батареи втащили в помещение. В комнатах и коридоре — стоны, стоны… Много раненых. Санитарочка Зина, стоя на коленях, делала перевязки. Аж охнула, перевязывая Володарского: это же надо, руки уже как лед. А здесь еще началась новая волна вражеских атак. И наскоро забинтованный Леонид, стараясь не потерять сознания, опершись на стену, продолжал отдавать команды слабым уже, но властным голосом…

— Внимание всем! Диски почти пустые? Снять автоматы с убитых и продолжать бой.

А через несколько минут:

— Держаться стойко! И — считать! Последний патрон — для себя…

— …Простимся, брат? — кто-то дернул меня за рукав. Это был Григорий, мой фронтовой друг. У него патрон — последний… Привычных веснушек на лице Григория почти не было видно — настолько он был бледен. Ну а у меня еще осталось два патрона.

Почему-то очень медленно я перевел взгляд с лица Григория на окно. А там… Господи, Боже же ты наш!.. С мощным славянским «Ура!» во двор въехала батарея капитана Михаила Колмакова. Ребята мигом спешились, тоже вступили в бой. И уже через несколько минут мы обнимались с колмаковскими ребятами. Раненого Володарского и других осторожно устроили в кузове машины. Мне выпало быть сопровождающим. Госпиталь находился относительно недалеко, в монастырских стенах. Володарского, помнится, положили на узенькую кровать возле стены. Я осторожно пожал ему руку: «До встречи, Леонид. Еще повоюем!».

Встреча на Эльбе

Свинцовая лента реки (эх, не такая уж она и широкая) все время была в мелких морщинках. Ветер! А весенний воздух был такой, что пил бы его и пил, а была бы возможность — закрыл глаза и обливался б тем воздухом так, как обливаются водой из ведра…

— Ну-ка, артразведка, глянь, что там за дьявольщина на башне. Нет-нет, вот там, за рекой… Сумасшедшие гансы какие-то или что?..

Это — в Торгау, в погожий день — 25 апреля 1945 года.

Именно тогда лейтенант Александр Сильвашко промашку допустил: стрельнул из гпушки, которая была при пехоте, туда, где мерцали какие-то цветные пятна, где кто-то подпрыгивал, что-то выкрикивал… Думал: фашисты кричат. Счастье, что не попал. Потому что через полчаса он же, Сильвашко, обнимался уже с американцем Робертсоном, который и махал нам самодельным американским флагом. И все улыбались. А офицер Вилли Робертсон, заливаясь смехом, старался «на пальцах» рассказать Сильвашко, как приобрел в аптеке кусок марли, как собственноручно разрисовывал его разными аптечными химикатами. Флаг после его усилий вышел довольно условный по цветам. Из-за этого и прозвучал тот выстрел. Слава Богу, мимо… И хорошо, что потом союзники стали дружно выкрикивать: «Мы — Америка! То-ва-ри-щи!»

Как там встречались представители командования, я потом где-то в книжке прочитал. А вот что видел собственными глазами: улыбающиеся ребята, похожие на наших, только и того, что в другой форме, радостно прыгали с парома на причал. Были крепкие пожатия рук, объятия, Сильвашко и Робертсона (в обоих счастливые улыбки и влажненые от торжественной минуты глаза) то и дело фотографировал фронтовой корреспондент. Американцы нашим наручные часы дарили — на память. А наши им — кто кисет с вышивкой «Дорогому бойцу…», кто химический карандаш, а кто и просто пуговицу, вопреки всем уставным требованиям оторванную от собственной гимнастерки.

На историческом снимке, который вы видите в газете, медсестричка Лиза Казиниченко вручает одному из ребят-союзников ветку сирени и тюльпан…

Бушевала весна, воздух был настоян на сиреневых гроздьях. Я сорвал маленькую сиреневую веточку и прижал к щеке. Закрыл глаза от удовольствия, однако подумал и вот о чем: «Две пуговицы надо где-то раздобыть и пришить к гимнастерке. Сувениры сувенирами, а старшина у нас суровый…»

Две недели оставалось до Великого Дня Победы.

Воспоминания Н. С. Музыри записала Евгения Борщева.